Фрагмент книги "Люди-вехи новосибирского кино"

2010 год

АРКАДИИ ЗЕЛЬМАНОВ

СОЗДАТЕЛЬ

НОВОСИБИРСКТЕЛЕФИЛЬМА

Для человека, проведшего большую часть молодости в военных погонах, перевод из замдиректора телестудии в заведующие не самого важного отдела не мог не восприниматься, как разжалование из подполковника в старшие лейтенанты, в лучшем случае — в капитаны. Ситуация, близкая к катастрофе. Но тридцатисемилетний Аркадий Зельманов, на удивление другим и самому себе, пережил её более чем сносно. В голове, освободившейся от ежедневных разнородных замдиректорских хлопот, наконец обозначились вполне чёткие приоритеты в довольно сумбурно катившейся жизни: стратегический — закончить затянувшееся получение юридического образования, тактический — поглубже вникнуть в кино.

 

Вникать в кино Аркадию было написано на роду. Не только по­тому, что для довоенных мальчишек оно было самым лакомым блю­дом досуга. И даже не потому, что через два дома от его собственно­го располагался кинотеатр «Юнг-штурм» (ставший в начале войны «Пионером»). А главным образом потому, что директорствовал в «Юнг-штурме» брат Семён, через некоторое время ставший во главе всей кинофикации города. Новости, проблемы кино — частые темы за семейным столом, и естественно, что в планах подрастаю­щего парня рано замелькал киноинститут.

 

Но и приключившиеся личные обстоятельства, и обстановка в стране к окончанию школы заставляют принять совсем другое ре­шение: в 1939 году Аркадий — курсант Свердловского общевой­скового училища. В апреле 1941-го оно окончено, а в начале июня лейтенант Зельманов принимает под своё командование взвод отде­льной разведроты одной из частей Киевского военного округа.

 

По «иконостасу» парадного пиджака Аркадия легко читается чуть ли не весь ход Отечественной войны: медали «За отвагу», «За оборону Киева», «За оборону Ленинграда», «За оборону Сталин­града». С октября 1943-го по июнь 1944-го Зельманов — слушатель Высшей школы контрразведки «Смерш», а затем фронтовой путь продолжается: медали «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией», два ордена и три медали Польши, где проходила его послевоенная служба.

Любопытно, что общительный и порой даже избыточно сло­воохотливый человек, Аркадий очень редко рассказывал о военных эпизодах своей жизни. Перебирая и немалое число совместных длительных командировок, и довольно частые общеколлективные и семейные застолья, припоминаю, пожалуй, единственный слу­чай. Как-то, по-моему, в Риге, зашёл разговор о личном общении с известными писателями. Я припомнил Паустовского, Окуджаву, Липатова, он назвал Залыгина и Казакевича, который был дружен с московской семьёй его большого родственного клана.

 

В 1943 году, в пору обучения Аркадия на курсах «Смерш», он зашёл как-то в гости к своим московским родственникам, где и по­знакомился с пришедшим туда же писателем. Казакевич настойчиво расспрашивал о войне, и Аркадий в числе прочего рассказал случай из своей личной жизни времён обороны Сталинграда. Каково же было его удивление, когда много лет спустя он распознал расска­занную им историю в сюжете новой повести Казакевича «Двое в степи» (ещё позднее по ней был снят одноимённый фильм). Сю­жет следующий: молодой офицер в суматохе боёв обвиняется своим командиром в каком-то серьёзном упущении. Разбираться на месте — недосуг. Офицера берут под арест и под конвоем такого же моло­дого солдата отправляют в вышестоящий штаб. Сложные психоло­гические отношения между этими двумя людьми, развивающиеся в ходе неблизкой и опасной дороги в штаб и составляют содержание повести. Характеры, развитие отношений, по словам Аркадия, — придумка писателя, а вот факт ареста и конвоирования по выжжен­ной сталинградской степи — всё это из его рассказа писателю в 1943 году: он был тем самым арестованным офицером. Обвинение с него, кстати, было быстро снято после несложного разбирательства.

 

Всё, больше про войну из множества всяческих разговоров с Аркадием ничего не вспоминается. Почему он избегал этой темы? Дело, сдаётся, вот в чём. Весьма щедро наделённый от природы мужской статью и умело подчеркивающий её одеждой и аксессуа­рами, обладающий хорошими манерами и доброжелательной, чуть снисходительной общительностью, Аркадий, сознательно или бес­сознательно, сложил свой имидж — человека удачливого, победи­тельного. И в этот имидж не укладывались ни его воспоминания о кошмаре первой половины войны, ни, очевидно, драматические неоднозначные коллизии его деятельности в контрразведке во вто­рой её половине, к тому же, скорее всего, ещё и плотно прикрытые подпиской о неразглашении «военной тайны». И, конечно, имиджу этому никак не подходили эпизоды из его послевоенной жизни периода службы в госбезопасности. После войны попал в Польшу. Тут появилось естественное желание рас­слабиться, отойти от окопной жизни, вкусить прелестей мирного существования. Очень скоро проявилась и врождённая склонность к эпикурейству — хорошая компания, обильный стол, красивые женщины. Когда же это соединилось ещё и с обретённой на фрон­те привычкой снимать стресс с помощью рюмки, по службе пошли сбои. В итоге пришлось сначала расстаться с Польшей и отправить­ся в Белоруссию, а ещё через пару лет и вообще уйти из органов гос­безопасности.

 

На исходе третьего десятка лет потерять привычный с юнос­ти образ жизни, не имея ни цивильного образования, ни какой-то гражданской профессии, и всё это вдалеке от дома и родных — ис­пытание трудное. Жизнь пошла как-то самотёком, подправляемая лишь партийными рекомендациями: вначале — работа в отделе кад­ров на заводе, затем — административные должности в культурных учреждениях. Так прошли почти десять лет, пока по настоятельным требованиям обеспокоенной матери не последовало его возвраще­ние в Новосибирск. Приезд сюда в 1957 году как раз совпал с последними приго­товлениями к открытию в городе студии телевидения. Брат Семён, бывший работник горкома и обкома партии, к тому времени став­ший директором театра оперы и балета, порекомендовал Аркадия бывшему коллеге по руководству областной культурой Григорию Казарновскому, назначенному директором телестудии. Тот с удо­вольствием согласился: он сам прошагал по дорогам войны все её четыре года, и ему очень подходил в помощники бывший боевой офицер, к тому же и с опытом работы в культуре. По его расчётам, у них с Аркадием мог получиться очень хороший тандем в руковод­стве новым делом. На деле же вышло несколько иначе.

 

Григорий Иосифович Казарновский был колоритной личнос­тью. Уже с детства прошёл нелёгкую трудовую школу, получил ре­жиссёрское образование, после войны к режиссёрскому прибавил ещё и театроведческое, руководил городской и областной культу­рой, в качестве директора открывал Новосибирскую консервато­рию. А ещё одно, и немалое, время был кумиром футбольных бо­лельщиков: несмотря на небольшой рост, темпераментно защищал ворота местной команды. О характере же этого человека можно судить по такой, совсем не привычной для партийных документов характеристике: «Он может одновременно говорить с тремя-пятъю товарищами. Его кабинет часто похож на страшное судилище, а сам судья — на беспощадного оратора, с могучими голосовыми связками. Казарновский — остроумный человек и дальновидный руководитель. Он может зажечь людей идеей и добиться её претворения в жизнь».

 

Многое из отмеченных здесь черт, хотя и в менее ярких тонах, присуще было и Зельманову. А два медведя в одной берлоге, да ещё и с учётом бешеного темперамента Казарновского... В общем, сла­женного тандема не получилось. К тому ж порой давала о себе знать пагубная фронтовая привычка Зельманова. После одного из таких срывов и последовало его разжалование в заведующие сектором вы­пуска. Наметившаяся было перспективная административная ка­рьера Аркадия, продлившись чуть больше года, оборвалась. Надо было всё опять начинать с нуля.

 

Впрочем, на телевидении тогда почти всем приходилось начи­нать с нуля, или почти с нуля, и многие совсем не сразу нашли здесь своё место. Не одинок оказался Аркадий и в своём стремлении по­глубже вникнуть в кино, теснее сдружиться с ним. Мало кого из тех, кто пришёл на телевидение в середине-конце пятидесятых, знаю это по себе, не обуревало то же самое стремление.

 

Что представляла собой телестудия в Новосибирске, впрочем, как и в любой другой провинции, в 1957 году? Для жителей города — чудо, волшебную возможность смотреть всегда любимое кино, пусть и на сильно уменьшенном экране, но зато не выходя из дома, сидя на диване. А что для служителей нового чуда? Какой инстру­мент предоставлялся человеку, рискнувшему работать на телевиде­нии?

 

Был крохотный, меньше сотни метров, павильончик (большой войдет в строй только через год с лишним). В нём стояли тяжелен­ные, под два центнера, камеры, привязанные толстенным, не слиш­ком длинным кабелем к электроразъёму в стене. С их помощью можно показать говорящего (или поющего) человека да какую-то фотокартинку. Есть телекинопроектор для демонстрации кино­фильма и диаскоп, с которого опять-таки можно показать лишь спе­циально подготовленную фотокартинку. Есть микрофон для пере­дачи речи человека из павильона и МЭЗ, чтобы запустить музыку, сопровождающую картинку. Всё! Даже показать «жизнь коридора» рядом с павильоном этим арсеналом вам не удастся. Что уж говорить о жизни улицы, завода, театра, города, села?! Продемонстриро­вать можно только то, что удаётся привезти, принести, протащить в павильончик. Или предварительно снять на фото, но фото удобнее рассматривать в газете.

 

Нет, подлинная жизнь на экране — в движении, поворотах, от­тенках — возможна лишь в кино! На первых порах именно кино могло стать надёжной палочкой-выручалочкой телевидения. Это по­нимал и замдиректора Зельманов, но особенно остро почувствовал Зельманов-завсектором выпуска, главной диспетчерской студии, собирающей утверждённые замыслы и распределяющей под них технические средства. Собственная киносъёмка — самое заветное желание любой группы, берущейся за создание какой-то передачи. «Выбившие» киносъёмку — настоящие счастливчики! Правда, та­ких долгое время было мало.

 

В первом же штатном расписании значился кинооператор. Только вот где его взять, где проявлять и монтировать снятое им, не значилось. Вроде бы Новосибирск — старый киношный город, есть и студия кинохроники и копировальная фабрика, но там свои расклады и свои запарки — дай Бог расхлебаться! Да и отношение к телевидению, как к малому, совсем несмышлёному ребёнку. Так что даже заполучить на студии хроники оператора на постоянной осно­ве не получилось. Лишь напором Казарновского и дипломатически­ми уловками Зельманова удалось уговорить ветерана-полупенсионера Мелехова, начинавшего снимать ещё в начале 30-х, на временное совместительство.

 

Но какой же был праздник в коллективе, когда 28 октября 1957 года в передаче «Наш город» прошли первые самостоятельно сня­тые студией эпизоды! А 8 ноября показан 17-минутный репортаж о вчерашнем заседании общественности и демонстрации по случаю торжеств в честь 40-летия революции.  Камеру пришлось арендо­вать в институте «Кузбассгипрошахт», проявлять плёнку — на сту­дии кинохроники, а выдавать её в эфир — в негативе, что позволяла студийная техника, давая при демонстрации нормальное изображе­ние.

 

Увы, такие счастливые дни, когда одномоментно удавалось со­единить событие, где-то выпрошенную камеру, оператора и быструю обработку плёнки, выпадали много реже, чем хотелось. В 1958-м вроде бы полегчало: в конце года появился большой (за 300 метров хоть хор, хоть театр поместится) павильон. После почти двухго­дичных хлопот запустилась, наконец, ПТС (передвижная телеви­зионная станция), и появилась возможность выходить за пределы павильона. Правда, этот автомонстр, размером в два поставленных друг на друга троллейбуса, и всё с теми же привязанными к нему тяжеленными камерами едва-едва передвигался даже по городско­му асфальту, и использовать его можно было мизерное количество раз в месяц. Так что мольб в Москву о расширении собственных ки­носъёмок не уменьшилось, и они стали изощреннее — например: «Зрители справедливо упрекают студию в обилии в её программе ки­нофильмов. Эта критика справедлива, так как дальнейшее расширение кинопрограмм грозит превратить студию в своего рода всего лишь посредника между киноорганизациями и зрителем». Это из от­чёта студии в столицу.

 

Эпистолярный натиск а ещё больше регулярные набеги Ка­зарновского в столицу приносят свои плоды. В середине 1958-го студия получает две камеры «Конвас», плёнку и машину для её об­работки, а ближе к концу года — аж синхронную (запись изобра­жения и звука одновременно) камеру «Москва». Вместе с ней тут же спускается план на концертные съёмки для всесоюзного обмена. Почти сразу выделяется и первый штат для студийного кинопод­разделения. Оно называется «съёмочной группой» и состоит из 10 человек: два кинооператора и кинорежиссёр с ассистентами, один осветитель, остальные — технические работники.

 

Формально заботы о «съёмочной группе» не входят в компе­тенцию ни замдиректора, ни завсектором выпуска, но Аркадий сра­зу же проявляет к ней интерес и активно помогает в обустройстве. Расчищается подвал для кинолаборатории и запуска проявочной машины, для работы на ней сманивается с копировальной фабри­ки и спец — Михаил Семёнов, проявщик ещё с довоенным стажем. Приглашается из Омска оператор Георгий Распевин — ассистент одного из корифеев довоенного советского документального кино, сосланного в Сибирь, Бориса Цейтлина. Организуются (не без про­текции брата) съёмки первой концертной программы студии — вы­ступления солистов Новосибирского театра оперы и балета — для всесоюзного обмена. Зельманов вникает в работу «съёмочной груп­пы» всё больше и больше и расстается в конце концов с сектором выпуска, чтобы сменить не очень внятного киноруководителя. Шагом этим Зельманов опускается в студийной иерархии ещё ниже, в армейском пересчёте — где-то на уровень лейтенанта, даже старши­ны, но делает это совершенно сознательно: новое дело его уже силь­но затянуло, и Аркадий чувствует в нём большую перспективу.

 

Через полгода после его перехода в «съёмочную группу» слу­чилось знаменательное событие в жизни отечественного телеэфира ЦК КПСС принимает постановление «О дальнейшем развитии советского телевидения» Целый раздел в нём посвящён телеви­зионному кинопроизводству. Отмечен большой вклад кино в ста­новление телеэфира, а роль его в дальнейшем развитии телевидения определятся как очень значительная. Для выполнения этой ответс­твенной роли телевизионный Госкомитет совместно с Госпланом и Совмином обязывался в течение двух лет обеспечить все основные заявки студий на оборудование. Партийное слово на сей раз оказа­лось не просто выражением благих намерений. Это быстро почувс­твовали в Новосибирске. Буквально на глазах уходит время, когда из-за отсутствия узкоплёночных камер всё снимается на широкую плёнку (дорого и медленно), да и этих камер всего две на троих опе­раторов, и приходится даже нежную прихотливую «Москву», рас­считанную на художественные павильонные съёмки, тащить в пыль­ное поле, чтобы снять репортаж об уборке урожая. Почти исчезает дефицит со звуком и светом. Закончились страдания кинолабора­тории в тесном подвале и съёмочной техники по углам коридора: Зельманов «пробивает» и в фантастические по тем временам сроки осуществляет строительство «кинокомплекса». В кавычках, пото­му что зто всего лишь одноэтажное барачное здание, разгороженное стеклоблоками: четверть — монтажная комната, остальное — про­явка. Но по тем временам — почти хоромы!

 

Однако решение одних проблем обострило другие, важнейшие из них — кадровые, технические и творческие. Если с технически­ми кадрами в большом городе решить вопрос более-менее просто, нужна лишь настойчивость, то с творческими — совсем не легко: у операторов и режиссёров зарплаты ниже, чем на студии кинохро­ники, дополнительных постановочных выплат нет вообще. Главная приманка того времени — жильё — неосуществима: по традиции местного обкома культура обслуживается по остаточному принци­пу, исключение делается только для театра оперы и балета, кино же получает остаточное от остаточного. Это тебе не Кемерово, где для каждого приглашённого — тут же жильё! Знаю не понаслышке: на распределении в МГУ меня сватали в столицу Кузбасса, позванивая ключами от квартиры.

 

Ждать при таком раскладе спецов из ВГИКа (институт кине­матографии) не приходится. Отношение новосибирских кинохро­никёров к телевидению несколько потеплело, но ровно настолько, чтобы соблазниться лишь паре человек, засидевшихся на студии кинохроники в ассистентах. Оставался лишь один путь, которым тридцать лет назад и пошли основатели городской студии кинохро­ники, — ставка на фанатов из числа кинолюбителей. Их хватает и в самом Новосибирске, и в соседних городах, где считалось престиж­ным перебраться в крупный центр с громкой (для Сибири) кинема­тографической биографией. Важно было лишь не промахиваться с выбором кандидатур. И тут, думается, Аркадию (а окончательный выбор был за ним) помогли и врождённые менеджерские способ­ности, и его опыт догражданской деятельности, который здесь ока­зался совсем не бесполезным. По крайней мере, за четверть века совместной работы с ним не припомню ни одного существенного прокола с приглашениями.

 

Кстати, один из существеннейших принципов отбора будущих сотрудников появился очень рано и старательно поддерживался Зельмановым, хотя и доставлял ему порой немалые администра­тивные хлопоты. Первые двое из приглашённых в кинооператоры почти закончивший строительный институт Лёня Сикорук и вы­пускник местной партийной школы Георгий Распевин — почти сра­зу заявили о своём решении поступить на заочный операторский факультет ВГИК. Их решение было горячо поддержано. И впредь почти все принимавшиеся на работу либо уже были заочниками этого института, либо объявляли о своём решении там учиться. Иногда на сессию уезжали сразу два-три оператора, и Зельманову приходилось ужом вертеться, чтобы не завалить план, но их всегда отпускали.

 

«Съёмочные группы» создавались на телестудиях в качест­ве неких подсобных подразделений к основному, ежедневному эфирному хозяйству, хотя зачастую давали наиболее эффектный и эффективный урожай. Основная их продукция на первых порах изобразительные вставки, досъёмки к каким-то частям большой телепередачи, в лучшем случае — незатейливый репортаж. Изредка появлялись и передачи, целиком снятые на плёнку. Назвать их фильмами, или даже согласно первоначальной терминологии — те­левизионными киноочерками — значит взять грех на душу. Жур­налисты редакций писали словообильные тексты, которые долж­но было иллюстрировать киноизображение. Монтировали плёнку редакционные режиссёры, пришедшие кто откуда: в лучшем случае из театра, но это могли быть и бывшие учителя, врачи, инженеры... Каждый действовал в силу своего разумения, от кинематографичес­кого обычно далёкого. И поэтому в Новосибирске пару лет не было снято ни одного «телевизионного киноочерка». Это вызывало у Казарновского даже ревнивую досаду: вон в Томске киноочерки снимают и даже дипломы за них отхватывают, а у нас на базовой по Западной Сибири студии один пшик.

 

источники и ЛИТЕРАТУРА

 

• «История города. Новониколаевск-Новосибирск». Новоси­бирск, 2006, т. 2, стр. 480

• ГАНО (Государственный архив Новосибирской области), Ф П-62, оп. 6, д. 158, л. 90

• «История города. Новониколаевск-Новосибирск». Новоси­бирск, 2006, т. 2), стр. 481

• ГАНО. Ф П-62, оп. 6, д. 158, л. 81

• ГАНО. Ф 1698, оп. 1, д. 171, л. 27

• Там же, д. 167, л. 8

• «Советская печать в документах». М., 1965, стр. 135

• ГАНО. Ф 1698, оп. 1, д. 171, л. 29

• Там же, д. 337, л. 17

• Там же, д. 1485, лл. 1-2

• Там же, д. 1329, л. 10

• Там же, д. 763, л. 34

• Там же, д. 2425, л. 27

• Там же, д. 1662, л. 16

• Там же, д. 1486, л. 29

• ГАНО. Ф П-62, оп. 6, д. 168, л. 11

• Там же, д. 169, л. 32